Нечто похожее я наблюдаю у многих (хотя, конечно, далеко не всех) историков. Здесь принцип можно сформулировать таким образом: "По мере роста признания и авторитета историк имеет тенденцию проявлять свою некомпетентность в чужих для него темах".
Живет себе исследователь, который занимается, скажем, историей Первой мировой войны. Занимается вполне успешно, сидит в архивах, изучает тонны источников, публикует качественные работы... Много лет кропотливого труда - и он становится авторитетом, признанным специалистом в своей области. У него формируется "фан-клуб" (если он пишет для широкой аудитории) или плеяда учеников (если он работает в вузе), его хорошо знают коллеги, приглашают на конференции... Все идет отлично, но в какой-то момент человек словно слетает с катушек, идет вразнос. Вы думали, я только по Первой мировой? А я еще и по Второй могу! И по Вьетнаму! И по средневековым самураям! И по Пуническим войнам!
И вот прекрасный специалист по XХ веку начинает с умным видом рассуждать о европейском рыцарстве, знаток Наполеоновских войн - о военных роботах, а крупный авторитет в области ВВС Второй мировой войны - о тактике греческих фаланг (все примеры, сразу говорю, вымышлены - но реальные можно обнаружить на каждом шагу). Иногда получается более или менее прилично, особенно если у человека хватает ума опираться на признанных специалистов в этой сфере и не пытаться оригинальничать. Последнее удается далеко не всегда - уж слишком велик соблазн "сказать новое слово" в новой для себя теме. И это слово, увы, часто получается далеко не самым умным.
Я сейчас даже не беру обзорные работы - какую-нибудь "Историю Нового времени". Очевидно, что без них никуда, и столь же очевидно, что глубоко разбираться во всей охватываемой проблематике просто невозможно физически. Поэтому ошибки и ляпы здесь - неизбежное зло, масштабы которого, впрочем, вполне можно ограничить.
Я также не беру ситуацию, когда человек меняет тему и начинает глубоко копать новую для него область. Покойный профессор В.Г. Ревуненков, защитив кандидатскую по истории прихода Бисмарка к власти, впоследствии переключился на изучение Великой Французской революции и стал признанным специалистом в этой области. Я сам в свое время вынужден был с головой погрузиться в изучение современной внешней политики и политики безопасности ФРГ.
Наконец, я оставляю за скобками попытки найти ответ на крупные, глобальные вопросы человеческой истории - такие, как наличие в ней законов и закономерностей. Такие попытки не только могут, но и должны предприниматься.
Я говорю о нередком, увы, положении дел, когда историк, приобретя вполне заслуженный авторитет в какой-то одной сфере, начинает залпами высказываться чуть ли не по всем проблемам всех времен и народов. Причины этого явления я, честно говоря, понимаю не до конца. Возможно, в какой-то момент у человека начинает кружиться голова от собственных успехов, и он забывает, какие титанические усилия потребовались для того, чтобы стать экспертом в одной конкретной области. Возможно, ему кажется, что доскональное знание одного эпизода мировой истории дало ему в руки универсальную отмычку ко всем остальным. Не знаю. Но эта ситуация еще раз демонстрирует мне, насколько важно сознавать пределы собственной компетентности и стараться не выходить за них без крайней необходимости.