Часть популярности этого народного любимца передалась и его сыну, который был совершенно не похож на своего отца и напоминал скорее гордую и страстную мать, еще больше осложнявшую и без того непростое положение супруга. Юноша пользовался расположением старого императора, который в целом относился к супруге и детям Германика с ненавистью и злобой, однако делал исключение для Гая – возможно, потому, что видел в нем полную противоположность отцу.
Вступив на престол, молодой император поначалу был для всех загадкой. Конечно, в последнее время о нем распространялись всяческие слухи – как хорошие, так и дурные. Мы можем предположить, что его хвалили за твердость, необходимую, чтобы выстоять в столь сложной ситуации, но опасались его своеволия, склонности к злоупотреблению столь большой властью, влияния незрелых личных убеждений. Рассказывали и о рано проявившей себя жестокости. Однако громче всего звучало мнение о том, что его молодость сделает его подверженным чужому влиянию. Считали, что власть всемогущего преторианского префекта станет еще сильнее – в конечном счете, утверждал весь свет, молодой император перед ним в особом долгу!
На деле, однако, случилось прямо противоположное этим многочисленным ожиданиям. Ведущий государственный деятель, похоже, очень скоро попал в немилость, его влияние уменьшилось, император лично взял в руки бразды и начал собственное правление. Народ ликовал, ибо смена власти воспринималась как избавление. Казалось, началась эпоха реформ, открылась дорога либеральной мысли.
Так многообещающе выглядели первый шаги Калигулы, сына рано почившего Германика и Агриппины, вступившего на трон в 37 году от Р.Х. вслед за своим двоюродным дедом, Тиберием, и сразу же повергшего в изумление весь мир.
Выше уже сказано, что всемогущий министр Тиберия и префект преторианцев Макрон, который помог Калигуле взойти на престол, вскоре оказался отодвинут в сторону. Эта эмансипация юного императора означала изменение правительственной политики. Старые требования либеральных элементов были выполнены. В политической жизни появилось больше свободы. Калигула, похоже, всерьез собирался соблюдать определенные конституционные формы, пришедшие в упадок при Тиберии. Кажется, он придавал больше значения мнению общества при планировании бюджета и военных расходов; возобновились свободные выборы в народные комиции. Бесчинства делаторов, которых можно сравнить с политическими шпиками наших дней, были ограничены, общественная и частная жизнь избавилась от одного из худших пороков. Запрещенные ранее тексты Лабиена, Кремуция Корда и Кассия были разрешены, для политических заключенных предусмотрена амнистия, прекращены процессы об оскорблении величества и отменены законы, предусматривавшие жестокие наказания за это преступление. Оказались также отменены наиболее тяжелые налоги, давившие на важную для широких масс мелкую торговлю; снабжение бедняков хлебом улучшилось. Об играх, которые Калигула устраивал по старому рецепту «хлеба и зрелищ», и говорить не приходится. Казалось, вместе с большей свободой пришла эпоха социальных реформ или, как минимум, большего внимания к интересам народа при решении экономических вопросов.
Однако уже на этом начальном этапе, пока Калигулу окружало ликование легко возбудимого народа, осторожные наблюдатели наверняка испытывали некоторое беспокойство. Калигула отдался опьяняющему чувству власти, сознанию того, что он внезапно оказался на высшем посту, желанию совершить нечто великое, а в первую очередь стремлению блистать в мировой истории. После столь головокружительного изменения в своей жизни он решил, руководствуясь честолюбием, совершить нечто совершенно чуждое его природе, позаботившись о свободе мысли и общем благе. Однако сразу же проявили себя весьма сомнительные черты его характера. У него отсутствовал прочный фундамент в виде взвешенного, созревшего во внутренних боях мировоззрения. Главным его стимулом было не желание творить добро, а честолюбие, желание снискать восхищение популярными мерами и остаться в памяти потомков великим человеком. Неизменной чертой всех его действий являлась нервная спешка от одного дела к другому. Непостоянство и противоречивость дополнялись в высшей степени опасным стремлением все делать самостоятельно.
Опалу Макрона, о которой мы уже говорили, следует рассматривать именно с этой точки зрения. Кажется, их отношения не были разорваны полностью или как минимум навсегда. Макрон имел возможность давать молодому императору советы, рекомендовать ему умеренность и рассудительность. Но успеха он не достиг, более того, эти советы вызвали сильнейший гнев монарха, кроваво расправившегося с ним и его семьей. Неблагодарность по отношению к Макрону особенно выделяется на фоне других обстоятельств, нанесших удар популярности Калигулы.
Отставка человека, который на первых порах руководил государственными делами, вскоре оказалась результатом не личного конфликта, а самого характера Калигулы. Мы ничего не слышим о высокопоставленных персонах, которые имели бы при нем реальное влияние. Император не терпел рядом с собой самостоятельных фигур, он хотел быть своим собственным министром и, сверх того, лично действовать во всех сферах. Но даже до того, как начался процесс вырождения его ограниченной натуры, ему не хватало для этого ни знаний, ни таланта, ни спокойствия, ни дисциплины. Вскоре ситуация стала ухудшаться.
Его необузданное своеволие, удивительные проекты реформ, внезапные и жестокие кары в отношении высокопоставленных особ, возможно, еще вызывали одобрение у масс, которые видели в них проявление сильного характера владыки. Однако наиболее проницательные уже видели за всем этим ужасный призрак безумия.
Людвиг Квидде, 1894 год
Читатели, худо-бедно знакомые с историей Второй империи, думаю, уже расшифровали все аллюзии. Остальным поясняю: Тиберий в данном случае - Вильгельм I, Германик - Фридрих III, а Макрон - разумеется, Бисмарк.